На протяжении двух последних десятилетий исследователи и активисты обсуждали вопрос о том, уместно ли использование термина «гендер» в российском контексте. Часто они приближались к тупику, пытаясь понять, в чем же состоит гендерная повестка дня, поскольку женщины в целом не дискриминируемы, аборты разрешены, экономическая независимость и даже некоторое политическое представительство у женщин имеется. Разумеется, констатировалось наличие множества проблем, но ни одна из них по большому счету не могла претендовать на то, чтобы заинтересовать значительно число граждан, воспринимающих эти проблемы как свои личные и одновременно как политически значимые.

Однако за последние несколько месяцев гендерная повестка начала быстро оформляться, и нас интересует вопрос, в чем это выражается, и почему это происходит. Заметим, однако, что сам вопрос ее формирования ускользает пока от общественного внимания.

Итак, во-первых, сам термин «гендер». Малозаметный, чуждый и режущий слух многим, незаметно проник в политический дискурс. И не только в те зоны, где он вроде бы и на месте, например, при обсуждении законодательного оформления гендерного равенства. Гендер проник и туда, где его особенно не ждали и не замечали, а именно - в религиозный дискурс. И проник туда с резко отрицательным знаком, как синоним чуждости и Запада, угрозы и вызова. Это произошло при обсуждении мало замеченного гражданами закона о гендерном равенстве, которому пришла пора с 2003 года оказаться на обсуждении в Думе в 2012 г.

Итак, закон, который, как можно было бы ожидать, будет принят в рабочем порядке, мало привлекая внимания и мало на что влияя, оказался угрозой.

Равенство и не отрицается при этом, но неуместным оказывается его законодательное оформление и применение к нему гендера как концепта.

И это при том, что законы вообще мало на что влияют, а если и влияют, то довольно избирательно. Что же за угрожающий потенциал несет в себе гендер? Почему и кому во втором десятилетии 21-го века опасно гендерное равенство, давно уже ставшее нормой во многих (но далеко не во всех) сферах российского общества? Гендерное равенство становится политическим вопросом, но не потому, что его не хватает (хотя и поэтому тоже) и за него приходится бороться, а потому, что возникают силы, которые обозначают его как угрозу и заявляют об этом на политическом уровне. Сто лет назад в России и Европе происходили похожие процессы, хотя и без данного термина.

Второе. Незаметно для широкой общественности в конце 2011 года прошло обсуждение поправок в закон об охране здоровья, направленных на существенное ограничение доступа к абортам. Всколыхнулись некоторые феминистские организации, прокатились компании в интернете и даже на улицах. Большинство поправок было отклонено, и причины тому не вполне ясны. Ну не группы же с плакатами остановили сторонников поправок. Мало серьезных обсуждений было даже в академических кругах. Обсуждать поправки было трудно, слишком много нелогичностей и терминологических неясностей. Демографы, врачи и социологи объяснили в очередной раз, что уменьшать число абортов нужно продвижением современной контрацепцией, а не запретительными мерами. Но это ни для кого не новость уже более пятидесяти лет. Гендерная повестка (а вопрос об абортах - это центр повестки, аккумулирующий остроту столкновения прав женщин и прав нерожденного ребенка, приватного и публичного, контроля и ответственности) все более набирает символическую силу, а значит, и потенциал для реального эффекта. Эффект имеет и экономическое, и социальное измерения, поскольку по-разному влияют на разные классы. Высшие слои от таких законов страдают в минимальной степени (они всегда могут заплатить), а низшие - в максимальной. Таким образом,

внесен еще один вклад в повестку дня, в актуализацию гендерной тематики.

Третье. Закон о запрете на пропаганду гомосексуализма и педофилии. Подписан в ряде регионов, в т.ч. в Петербурге в 2012 году. Страдает такими же нелогичностями, терминологическими неясностями, как и два вышеупомянутых. Не производит впечатления юридически фундированного. Вызывает обсуждение и мобилизацию протеста в интернете. Имеет серьезный символический смысл. Может быть никогда не примененным. Но может иметь серьезные практические эффекты. Удобен для того, чтобы расправиться с неугодными. Ну а заодно усложнит борьбу с реальными, сложными и глубокими проблемами (педофилии, насилия, уязвимости ребенка и пр.). Свидетельствует о том, что сторонники закона не слишком сведущи в тематике, в научном дебате, в понятиях. Не проясняется причина, по которой принимается именно сейчас и именно в такой формулировке. Напоминает законы сталинского времени, хотя и в смягченном варианте. Не вызывает широкого общественного интереса и мобилизации.

Процессы актуализации гендерной повестки при принятии данных законов обретают сходные черты. Вспомним и более ранние попытки осудить гражданские браки. Сексуальность, репродукция, равенство – гендерная угроза. Почему? Кому? И о чем вообще речь? О том, чтобы уменьшить число абортов или осудить тех, кто их делает? Укрепить семью или вернуть в нее женщину, ограничив ей другие возможности? Провести мудрую социальную политику, при которой многие заходят родить больше детей? Победить педофилию? Учесть сложность окружающего мира, невозможность и неэффективность простых решений? Привлечь экспертов и устроить всенародное обсуждение? Или речь идет о том, чтобы сделать орудием говорение, которое не требует больших ресурсов и рутинной работы? Но и говорение, чтобы стать символическим оружием, требует, по меньшей мере, строгой логики и основательных аргументов.

Если не хватает аргументов, на помощь приходит сила. Стоит сформулировать «гендер» как угрозу, темную, нечеткую, неясную, не имеющую границ, как и реакция на это становится угрожающей, темной и неясной. Ресурс силы (как и закон) можно применять избирательно. Опыт есть.

В 2012 году на политическую сцену выходят Pussy Riot и попадают в точку, в самый сгусток противоречий - что у нас светское, а что религиозное, что традиционное, а что постмодернистское, где феминизм, а где политический протест? Кто, за что и как наказывает, каковы границы применения силы? Сгусток противоречий воплощается в духовно-религиозном языке. Он присутствовал в обсуждении всех трех законов, о которых шла речь выше, однако это не было заметно широкой публике. Острота проблемы воплощает в реакциях СМИ и мгновенном, достаточно суровом, наказании. Сила справляется там, где не хватает аргументов, а главное – сколько-нибудь ясного понимания границы влияния религиозных институтов на светское государство и его социальную политику, здоровье населения, репродукцию, сексуальность. Ну и на гендер в конечном счете.

Многочисленные исследования показывают, что эффекты современной социальной политики поддержки материнства очень слабы (включая и политику материнского капитала), не отражают реальных потребностей молодых женщин и семей. Женщины критикуют государство, будучи неудовлетворенны организацией репродуктивного и детского здравоохранения, дошкольного и школьного образования. Они надолго выпадают из сферы оплачиваемой занятости, или отказываются заводить детей (по крайней мере, больше одного), в одиночку (или вместе с семьей) сражаются с чиновниками и бюрократией в интересах детей. В будущем им, как и их матерям, предстоит сражаться один на один с проблемой ухода за пожилыми и больными родителями. Нужно ли им гендерное равенство или право на аборт?

Массовое недовольство современных горожан пока еще не соотнесено с социальными проблемами. Однако уже сейчас понятно, что такие проблемы трудоемкими и ресурсоемки в своем потенциальном решении, требуют сильной и продуманной социальной и семейной (т.е. гендерной) политики, реального участия граждан в принятии решений. Но

молодые горожанки не рассчитывают на государство, в отношении социальной политики они ему просто не верят.